Брат пил смородиновый сок. Много смородинового сока. Постоянно. Сок был на его одежде, лице, руках, склеивал волосы розовой заколкой, окутывал сильным ароматом – оставляя везде, куда бы брат не пошел, тонкий хвостик, красный и кудрявый, как мне тогда думалось. Мне он сока не наливал – говорил, что кислый и невкусный, так как кухарка забыла положить сахар. Брат, кажется, очень любил кухарку и совсем не хотел ее расстраивать, раз все время пил этот кислючий сок. Хотя когда я спрашивал, как он может его столько пить, брат лишь смеялся и говорил, что кисленькое он любит. Оно пи–кант–но–е. Мне было четыре, и я уже очень хотел стать таким, как мой самый старший брат. Я потихоньку проходил на кухню и прятал в рукава лимоны. Они должны быть куда кислее какого-то смородинового сока, думал я и ел их целиком. Старательно жевал, задерживая мякоть во рту и высасывая сок. Они были ужасно кислые, а я это противное кислое никогда не любил. От него сводит небо и противно бурчит в животе. Увы, всю жизнь я - сладкоежка. А потом мне попалась бутылка старого смородинового сока. Какой-то стражник, веселый и красноносый, сунул мне ее в день Почитания Богов – сказал, выпей за здоровье брата, раз ты его так любишь. Сок был темный, и в нем красиво играло солнце. Я убежал на задний двор и спрятался в корнях большого дуба, привезенного из Серебряного королевства. Сок я выпил залпом. Всю бутылку. Он был совсем не кислый, а сладкий и очень странный. Скоро мне стало грустно. Я сидел и плакал. Брат меня обманул. Вокруг валялись скукожившиеся шкурки лимонов. К чему они здесь? Зачем они вообще были? Я брал эти шкурки, вытирал ими слезы, размазывая грязь по лицу, и строил из них башни моих бесплодных побед. Башни строиться не желали. Там меня и нашел Алмаз. Так я впервые попробовал вино.

- Она омыла его чресла слезами, поцеловала и приласкала, аки дитя малое… - сдавленное хихиканье. Макушки – близко-близко друг к другу – пять штук. Детки склонились над книгой – старой, потрепанной, тайком вынесенной из библиотеки за пазухой. Сапфир знал – маленьких в тот отдел не пускают. Но эти мальчишки охотно читали только такие книги, и доставали их с завидной изобретательностью. Сапфир слушал и краснел. Вообще-то, он и сам не раз читал свитки из запретного раздела библиотеки, но такие – никогда.
Щеки ребят разрумянились, глазки заблестели, и хотя они еще толком не понимали, что читают – не понимали потому лишь, что сами не пробовали. Хотя видели не раз. Запретный плод сладок, угроза наказания лишь распаляет кровь, и так хочется вырасти.
Потом мальчишки побежали в парк при дворце. Зазвали с собой и Сапфира. Развлекаться. Сапфир краснел, бледнел и смеялся, пока ребятня шальной гурьбой шагала к парку. Ему вспомнился Рубеус. Старший брат уже многое мог рассказать и об этой странной книжке и о других, ей подобных. Однажды он влюбился – просто потому, что решил влюбиться. Она была хорошенькой служанкой при дворе – рыжая, длинноволосая, румяная, пухленькая девушка. Девчонка шла, соблазнительно покачивая бедрами, с корзиной свежевыстиранного белья под боком, и редкий мужчина, проходя мимо, удерживался от щипков, тычков и прочих заигрываний. Она забавно взвизгивала и кокетливо улыбалась. Рубеус ходил следом красный, как его шевелюра, носил ее корзины и помогал по работе. На третий день она затащила его на сеновал и таки заставила залезть к себе под юбку. С тех пор смущение принца как рукой сняло.
У Алмаза, думал Сапфир, таких проблем, наверное, отродясь не было. Алмаз мог все. Ну, почти все.
Это «почти» и отрезвило младшего принца. И когда честная компания добралась до места, Сапфир остался в тени – наблюдать. Он никогда еще такого не делал. И не знал, стоит ли.
Мальчишки вышли на поляну – ласково светило солнце, весело журчала речка, в одном месте берег размыло, и обнажилась мокрая глина вперемешку с илом. Мальчики скинули одежду и спустились в реку, туда, к вымоине на пострадавшем берегу. Вода ласково гладила тонкие ноги, худые тела казались совсем хрупкими – нагни, переломятся. Мальчишки прижались к почве в вымоине – животом, бедрами, коленями – погрузились, слились с ней. Неуверенные смешки, удивленные стоны, глупое хихиканье, поддразнивания и прибаутки. Тела извивались - казалось, земля поглощает их, заглатывает, начиная с бедер. Сапфиру, наблюдавшему из-за дерева, чудилось в происходящем что-то языческое. А потом неожиданно прибежал смотритель парка с бутылкой в одной руке и хворостиной в другой.
- Ах вы, малолетние развратники! – вопил полупьяный старик, размахивая гибкой веткой и иногда даже попадая по чьей-нибудь голой ягодице. Ребятня завизжала, кинулась врассыпную, быстрее – вскарабкаться по речному склону, быстрее – схватить одежду – и не важно уже, свою ли, чужую, быстрее – убраться отсюда подальше. И подальше от этого сумасшедшего старика.
Принц спрятался за дерево и смеялся – в кулак, в рукав, как угодно, лишь бы тихо и не поймали. Хорошо, что он туда не пошел.

Ответ на фики Рубеуса и Алмаза. По идее, лучше читать после их двух частей. Есть в ссылке наверху.

Я помню, как Рубеус и Алмаз впервые подрались. Они пришли на задний двор. Тот са-мый, где рос дуб Серебряного Тысячелетия, где я зарыл свои лимонные корки, и в корнях которого я прятался с очередной книгой – вначале легенды и предания, а потом, как ло-гичное продолжение сказки – книги по магии, генетике, химии, алхимии. Так и тогда, сре-ди корней, скрытый кустами и высокими, нетронутыми сорняками, читал какую-то книгу. Предсказания.
Рубеус был, сердит, а Алмаз пьян. Они поругались. Рубеус ударил, Алмаз упал. Я молча наблюдал. Они говорили. Потом Рубеус ушел. Алмаз лежал на земле, уставившись в небо, с неподвижным лицом и привычной счастливой улыбкой. Только мне эта улыбка не нра-вилась с того самого дня, как через стену полетела бутылка из-под «смородинового сока». Брат не двигался, и мне, спрятавшемуся за корнями, казалось, что грудь его тоже не шеве-литься. Ветер играл с листьями, по лицу Алмаза плясали тени. Он лежал. Не знаю, сколь-ко времени прошло, но я лежал вместе с ним, там, в своем укрытии. Я тоже не шевелился. Я был напуган. Страх пропитал меня до костей. Казалось, стоит сделать хоть малейшее движение, пальцем шевельнуть, и та кошмарная иллюзия смерти, поселившаяся в моей голове и играющая с моим разумом, станет реальностью. И Алмаз окажется действитель-но мертв. Я боялся, что даже дыхание может стать роковым. Я пытался не дышать. Каза-лось, прошли часы. Потом Алмаз поднялся, и, шатаясь, побрел к себе. Я обмяк. Судорога свела тело, воздух вливался в легкие и тут же обратно – в голове звенело от переизбытка кислорода. Напряжение покинуло тело и тут же вернулось отдачей, рикошетом чудовищ-ного напряжения. Там, среди зеленой травы и корней многолетнего дуба, я понял, что больше я не буду просто сидеть, сложив руки. С тех пор я не прикасался к предсказаниям. Так что это единственный аспект магии и сопричастных наук, о котором я вообще ничего не знаю.
Алмаз отдалялся от нас обоих. Рубеус замыкался в себе. Старший брат покидал его, а я был слишком занят своими исследованиями. Мне элементарно не хватало времени. Рубе-ус искал поддержки и помощи, старался защитить хотя бы меня, раз уж Алмаз был недос-тижим. Одиночество, чувство ответственности и вины одолевали его. Эпатаж стал его формой протеста, как у Алмаза – пьянство. Я же решил действовать – видеть происходя-щее с братьями было невыносимо. И ни у кого, кроме меня, не было на тот момент воз-можности – или моральной решимости – что-то сделать. У меня зрел план. Я задумал то-гда невозможное. Задумал преступление. Надеюсь, никто из братьев никогда об этом не узнает.
Я решил сделать Алмаза королем.
Базальт, наша бабушка и предыдущая королева, несмотря на прогрессирующий маразм и очевидную ограниченность, была сильным магом и параноиком. К счастью, за мной за-крепилась репутация заурядного книжного червя, забитого, незрелого подростка, тихого и скромного. Я не просто так читал все те книги. Я искал знания – знание, как уничтожить мага такого уровня, как бабка, уничтожить тайно и навсегда, без возможности какого бы то ни было перерождения и вообще посмертной жизни. В храме Бога Джедайта была ве-ликолепная библиотека. Я расшифровывал его исследования. Я тонул в символах и питал-ся буквами. Казалось, я сросся с бесконечной чередой свитков на книжных полках. Посте-пенно я понял, что делать, и начал готовиться.
Мне было страшно. Вся моя жизнь тогда была задушена страхом. Я собирался совершить измену. Убить родственника, свою кровь и плоть. Убить королеву, в прошлом великую. Я никогда никого не убивал.
Мне было страшно, что пока я готовлюсь и набираюсь сил, Алмаз в пьяном угаре свалится со стены или же Рубеус налетит на шпагу в очередной драке. Мне было страшно однажды посмотреть в глаза одного из братьев и понять, что там уже ничего не осталось. Мне было страшно, что я не справлюсь.
В храме Джедайта я провел ритуал. Я соединился с бабкой через кровь. Теперь я пил ее жизнь. Вскоре у нее появился некий недуг вполне природного происхождения. Она уми-рала. Все бы хорошо, но она не просто умирала, а умирала в моей крови. Я ощущал при-ближение смерти, истощение, как будто от меня в пустоту проведена лента, и по этой лен-те утекает что-то невероятно важное, утекает в пустоту и каплями разбрызгивается по ветру. Кошмарное чувство, когда ты постоянно чувствуешь потерю чего-то столь жизнен-но необходимого и в то же время ощущаешь, что ничего не теряешь. Базальт было легче – она этого вообще не чувствовала, ее ощущения сводились к простой физической слабости. Меня же это заклятие сводило с ума.
И когда мы с Алмазом и Рубеусом сидели в комнате, и они сами не знали, чего ждали, я уже знал. Я ждал ее смерти. Я ждал своего приговора. Я был наполовину уверен, что уйду вместе с ней. А потом все оборвалось.
Через минуту в дверь ввалился стражник.
«Коррролева…ва…это..»
Я не слышал, что кричал Алмаз. Я и видел-то как через плотную темную вуаль, и думал, как же в этом ходят женщины. Я что-то пискнул, мне было забавно до жути – мир в чер-ную сеточку. Алмаз рванул прочь из комнаты, и я еще смог остановить Рубеуса – больше потому, что не хотел оставаться один в этом кошмарном женском мире под вуалью.
Рубеус говорил со мной тогда всю ночь о какой-то ерунде, и я был ему безумно благода-рен – я не мог говорить ни о чем серьезном и безумно боялся, что признание сорвется с моих губ. Но нет, все обошлось. Я боялся, опять боялся, но брат был рядом, а мой страш-ный план был выполнен. Теперь у меня было время для него, теперь я мог смотреть ему в глаза и не прятать их в страхе, что он догадается о задуманном. А вина… она пройдет, как и эта вуаль, а пока пусть думает, что я переживаю из-за случившегося. По сути, так и бы-ло.
А когда на рассвете вернулся Алмаз, я понял, что поступил правильно.

После смерти бабки Сапфир заболел. Утром свалился в кровать без сил, а когда проснул-ся, было еще хуже. Его мучила тошнота – при одной мысли о еде принц тянулся к горшку. Что бы он ни пил или ел, все возвращалось обратно. Даже смотреть на, казалось бы, без-обидную корочку черного хлеба не было сил. И при этом принц хотел есть. Острый голод и рвотные позывы – организм столкнулся с последствиями заклятия, сведшего в могилу Базальт. Принц изрыгал проклятия и свешивался с кровати к поблескивающей золотыми краями емкости - а вот на то, что находилось внутри, Сапфир старательно не смотрел – ведь если смотрел бы, то желудок его, казалось, вылетел бы из горла вместе с очередной порцией желудочного же сока и плюхнулся бы в горшок с противным мокрым звуком. Вечером пришел Алмаз и надавал по ушам – за пренебрежение собственным здоровьем и вялые попытки самолечения. Сапфир ничего не сказал, так как знал, что двор всколых-нулся и зашипел, в борьбе за трон – трон, который по праву принадлежал Алмазу. Трон, который Сапфир для него добывал. Принц злился на себя безмерно, что не мог сейчас стоять рядом с братом среди тех немногих сторонников, которые у него еще оставались. Но Алмаз и слышать ни о чем не желал. А потом привел к Сапфиру лекаря – из верных ему людей. Тот прописал принцу лекарства и оставил с ним свою помощницу – молодую леди благородного происхождения, с недюжинными способностями целителя. Так принц познакомился с Топаз.

Когда осенний дождь забарабанил по крышам, мир раскрасил себя множеством серых штришков, а в лужах зарезвились пузыри, Сапфир и Топаз забежали в ближайшую кофейню – прячась от ненасти и холода поздней осени. Принц стряхивал с куртки попавшие на ткань и еще не впитавшиеся капли, девушка куталась в воротник и с интересом осматривалась. Они выбрали уютное местечко в углу у большого окна, выходящего на боковую улочку. Там спешили люди, в плащах и под зонтами, с непокрытыми головами и красными ушами. На Сапфире была меховая шапка, в отворот которой зашил он заклятие отвода глаз – отворотное заклятие. Не зря же принц столько сидел в библиотеке Джедайта. Зато сейчас никто не узнавал в нем Его Высочества Сапфира, что изрядно помогало, и забавляло Топаз. Девушка сняла с волос платок и устроилась напротив. На ней была болотного цвета блузка с треугольным вырезом и широкие черные брюки, а на шее поблескивал медальон – золотая книжечка. Вязаное пальто висело на вешалке рядом, и Сапфир подумал, что не стоило ему так комкать куртку.
- Как ты? – спросил юноша. – Не промокла?
-Все замечательно, – она улыбнулась, вытирая салфеткой мокрые руки. Сапфир любовался изяществом и какой-то нежностью, лаской, пронизывающей каждое ее движение. Живая, отзывчивая, умная, Топаз покоряла.
Подошел официант, они заказали. Сапфира забавляло, как люди реагируют на внешность его возлюбленной. Невысокая, очень коротко стриженая девушка - ноготь мизинца измерил бы длину ее волос. Блондинка с глубокими, темно-зелеными глазами. Казалось, в них есть глубокий пруд с такой же зеленой водой, а на дне его прячется маленькая и зеленая же жабка, и играет черта за левым плечом девушки – только черт этот давно перебрался с положенного места на шаг позади в ее голову и сердце. Узкое бледное лицо, тонике красные губы – нет, бесстыдство иметь такие губы! – великолепное чувство юмора и острый ум – это была Топаз.
- Думаю, она сгорит, если я положу ее сюда, - девушка попыталась было пристроить салфетку в пепельницу, но передумала. Топаз курила длинные дамские сигареты из еще более длинного деревянного мундштука. Тонкие пальчики цепко держались за резное дерево.
Сапфир провел пальцами по ее ладони.
- У тебя руки холодные…
- Ноябрь.
- Дай вторую, – принц заключил обе ее руки в свои. Топаз достала ту, что была первой.
- Давай по очереди.
- Как хочешь, – ручка Топаз пряталась в его руках. Другой она курила. Дым плыл по маленькой кофейне, и комната уплывала вместе с ним. Положив свое чудное приспособление на пепельницу, девушка накрыла его руку своей. Теперь их ладони лежали друг на друге, как коржи в пироге.
Принесли заказ. Топаз пила вермут, а Сапфир – горячий чай. Ему сегодня предстоял один эксперимент, который лучше проводить без алкоголя в крови. В вермуте жил маленький водоворот, и иногда вздувались гейзеры, выпуская наружу зеленый дымок. Да и сам напиток был густо-зеленый, под стать глазам девушки.
Чай принесли в огромном пивном бокале, высоком, прозрачном и с ручкой. Длинной ложкой нужно было добавлять туда фрукты и пить. Стоило добавить туда кусочек какой-нибудь сладости, как его поверхность вскипала, и в воздух вылетали разноцветные пузыри – совсем как мыльные, но на вкус и запах очень даже фруктовые. Они забавлялись, ловя их ртом и руками, Сапфир учился пускать пузыри на Топаз прямо из чашки, она грела руки о его чай.
Принц был влюблен, как никогда. Пожалуй, он просто впервые был влюблен.


Сапфир неожиданно понял, что влюблен уже дважды – в Топаз и… в ее животик. Ма-ленький беленький животик, который умиляет его безумно. Эта вторая страсть принца оказалась очень скромной и появлялась только часа на 2 в день – после обеда, стыдливо показывала свое прекрасное лицо и снова исчезала. Топаз не понимала, почему принцу так нравится эта особенность ее фигуры – она вообще очень стеснялась своего пузика и считала кошмарным недостатком. Но на деле – это же было смертельное оружие!
Теперь принц понимал, откуда пошло утверждение, что все войны случались из-за женщин. Вот и у него была еще одна война, со своими тактикой и стратегией, победами, по-ражениями и маленькими радостями.
Сапфир проводил осаду по всем правилам: приглашал врачевательницу в какое-нибудь укромное гнездышко на целый день, старательно планировал вечер и подбирался к своей цели. Принц начал готовить – специально для них – девушки и ее пузика. А потом, выманив вкусностями свой фетиш наружу, этот шаман мурлыкал над ним и курлыкал, шептал какие-то только им двоим понятные слова-заклинания, рисовал странные символы языком и губами, чем ужасно смешил Топаз. Ей было щекотно, неловко и очень тепло. Пальцы Сапфира путешествовали по странным ландшафтам, как сообщал девушке его голос: пустыни, барханы – гладкая кожа, зыбучие пески – пупок, ледовая горка – по ребрам вниз, непреодолимая гора – левый бок. На ее животе бывали и петушиные бои, и лошадиные бега - быстро-быстро подушечками пальцев вверх-вниз. А еще Сапфир брал тушь и пером писал послания животику девушки.
«Здравствуй, пузико, это я!»
«Пузико, твоя хозяйка самая вредная и самая замечательная девушка в мире…»
- Не вертись ты, мешаешь…
- Но Сапфир, щекотно!
- Терпи!
- Ребенок!
«Ей нас не понять, да пузико?»
– Слушай, оно мне отвечает!
- Дурачок, он бурчит, потому что еду переваривает. Ты в него столько всего впихнул!
Смех. Возня.
«А знаешь, пузико, ты мне нра…»
Топаз отобрала перо. Забросила за спинку кровати. Они уставились друг на друга: упрямые, настороженные и смеющиеся.
- Ну вот, пузико, куда ей… совсем не понимает, - пробурчал Сапфир.
Топаз набрала воздуху что-то сказать, но тут принц улыбнулся и прижался губами к черным линиям. Горячее дыхание. Губы – сухо и нежно. Язык – горячо, мокро, дрожью неожиданности по спине - повторяет надписи – прочтешь? Нет? Девушка забыла выдохнуть. Одна фраза…. вторая… третья… последнее слово – незаконченное. Неожиданно сама Вселенная хочет его завершения. И Сапфир выводит недостающие буквы – уже не пером и чернилами. Топаз дрожит в его руках, и руки его для нее – опора в невесомости. Только они и держат в этом мире, а то бы – провалилась сквозь простыни, кровать, пол куда-то… сама не знает куда. Последняя буква – знак препинания – Вопрос? Восклицание? Точка? Троеточие. Три ощутимых касания. Горячее дыхание и лукавый взгляд. Выдох. Воздух со свистом вырывается из легких - затем, чтобы не вернуться еще какое-то время – в поцелуе девушка предпочитает не дышать. Долгая, нежная, мучительная бесконечность. И сами они потерялись – в нигде? Друг в друге? В этой бесконечности?
Потом они обнаружат, что язык у Сапфира черный, благо, вместо чернил он использовал сок шелковицы.
Ванна.
Белокожая Гюльчатай Сапфира уже почти исчезла, и вода смывает признаки их любви и взаимопонимания – темно-синие широкие линии, сливающиеся в слова? В узоры? Принц сам намыливает живот Топаз. Девушка лежит, откинув голову на бортик ванной, прикрыв глаза. Каждое ее движение… жест… поворот и изгиб. Он влюблен до безумия. Ее шея… о, она занимает достойное второе место после пузика. Сапфир улыбается, и целует свою новую страсть. Кажется, он завел гарем?

Столица Алмазного королевства была грязным городом. Летом белый парадный китель приходилось менять дважды в день, а осенью по экипажам струился дождь вперемешку с жидкой грязью. Тем не менее, в нем всегда кипела жизнь. Принц и Топаз сидели в не-взрачной кафешке и пили чай. Впрочем, чашки со столика унесут нетронутыми.
«Понимаешь, дело в детях…»
«Я не смогу родить тебе наследника – полукровка, и моя магия не примет такого смеше-ния. Мертвый ребенок – это в лучшем случае….»
«Я обручена с рождения…»
«Единственный шанс для семьи…»
«Отец дал клятву…»
«Я ничего не решаю… а и решала бы, не передумала б…»
«Прости…»
Слова казались отдельными и не вязались друг с другом. Будто звуки, решив поиграть с принцем, перестроились и подменили смысл. Надо устроить на них облаву. Повесить за-чинщиков и выпороть недотеп…
Вселенная рвалась – в муках и грязи столицы из одного мира появлялись два. Из «их» – его и ее. Трещина пролетела тишиной и темнотой, укрыла благодатным непониманием.
- …Поэтому я уезжаю.
Сапфир смотрел ей в лицо и не видел. Ничего. Он знал, что до него – пол-локтя, подними руку – вот оно – дотронься. Но в глазах слепо, в голове глухо, а на сердце – иголка швей-ной машинки. Раз, другой – строчит невидимая портниха. Сапфир коснулся ее лица – пальцы очертили брови. Пробежались по носу, обвели контур губ… подбородок… лоб… Невидящие глаза, дрожащие руки. Рисует. Вот оно, ее лицо, понимает принц. Не слепыми глазами, не сумасшедшим разумом, почему-то решившим, что девушка собирается его кинуть – уехать куда-то непонятно зачем. Нет, прикосновением – теплом, доверием и лас-кой. Она ведь никуда не денется, нет? Вот она, под его пальцами, наверняка забавно мор-щит нос и прикрыла глаза, как всегда. Ресницы трепещут…
- Что ты делаешь? – Привычный вопрос. Все хорошо. Вот только ответ неправильный.
- Я не вижу тебя. Смотрю… запоминаю.
«Опять статуи лепишь, скульптор?» заученные слова повисли в воздухе молчанием. Смех гулким призраком забил в памяти. Швея сменила иглу.
Девушка отдернула голову.
- Сотри, - выдох, всхлип. – Не надо. Сотри меня – не надо… этого. Прости меня. Иначе я просто не уеду.
Не уедет? Принц ухватился за эту ниточку, отчаянно потянулся, вынырнул прямо к ее зе-леным глазам. И все стало понятно: «Прости. Прости, что говорю тебе это – люблю. За слабость - обманщицу-надежду – люблю. За то, что люблю – люблю ведь…» И все было так правильно, искренне и больно, что любые сомнения испарились. Сапфиру мучительно захотелось обратно – в слепоту и убежище теплой кожи под пальцами.
- Когда?
- Завтра вечером. На поезде. Придешь проводить?
- Ты спрашиваешь?
В городе, где дважды в день летом приходится менять светлую одежду, а осенью даже на четвертом этаже дворца с окон каждый день стирают тряпками грязь, извозчик вез светло-волосую девушку в теплый гостиничный номер.
Наперерез от таверны пробежала троица – два парня и женщина, едва ли не под колеса.
- Вот им ничего не надо, - обратился извозчик к нанимательнице. – Синеглазым этим – сняли бабу и довольны.
Девушка помолчала, кутаясь в шарф.
- Холодно… - ответила она погодя.
- На улице? – заулыбался мужчина. – Или этим? – кивнул он назад.
- Им тоже.



На улицы выпало нечто нелицеприятное, да так и осталось – смущать прохожих своим видом. Белый снег оказался добрым соседом слякоти и лужам. Листья под ногами, темные и мокрые, внушали сомнение – действительно ли это безопасная листва, или грязь, кото-рая быстро прилипнет к подошвам и испачкает обувь до колен. То ли дождь, то ли снег, а может, и град хлестали в окно – карета Сапфира неслась по мостовой к вокзалу. Топаз уезжала. В голове принца все смешалось. Где-то за спиной гремел бал, копыта топтали звуки музыки и испуганные лица придворных – Алмаз превратил чествование собствен-ной коронации в акт устрашения и демонстрацию силы. Принц потерялся в своей карете. Прозрачное стекло душило, еще немного, и вдох сменился бы всхлипом, но - прибыли. Принц вышел. Топаз стояла у перрона, маленькая девушка с большой сумкой – такой большой, чуть не до груди. Белый шарф, клетчатое пальто – это еще долго будет сниться ему.
Принц подошел к ней.
- Здравствуй, - ее голос звучал спокойно. Глаза, большие, немного печальные, губы, упря-мые, обкусанные и по-детски сжатые – будто сама не знает, что сделает в следующую ми-нуту – надменно улыбнется или разрыдается.
- Топаз, - его руки стиснули ее плечи, - Ты едешь.
- Да.
- Останься. – Принц понимал, что ничего не изменит, но не мог молчать.
- Я не могу. Возьмешь мои вещи? – она кивнула на чемодан. Вообще-то Топаз могла спо-койно воспользоваться телепортом, принц ей это даже предложил в приступе острого ма-зохизма, но не захотела. У нее не было свиты, что полагалась ей согласно ее происхожде-нию – она даже носильщика не взяла. Сапфир взвалил сумку на плечи – вес соответство-вал размеру. «Как же она ее понесет, - мелькнула отстраненная мыслью – Нет, там будет, кому встретить… » Он занес сумку в купе – на принце все еще была парадная одежда, и отворотное заклинание он не накладывал. И что подумают люди о его Высочестве – но-сильщике вещей для простой девушки, его не заботило совершенно. Его вообще сейчас мало что беспокоило – только одно. Топаз указала ему свое место. Они вышли на перрон.
Он стоял и держал ее за руку – чуть выше запястья.
- Тебе точно необходимо уехать? – мир кружился, сказывалось напряжение последних дней, а одна лишь мысль о потере Топаз вызывала панику – мир был чужим, принц оттор-гал мир, в котором она уезжала. Казалось, что-то подменили.
- Ты все отлично знаешь, - она плакала? Сапфир не мог понять точно. Все вокруг было так расплывчато. – Сапфир, - вздохнула она. – Я уезжаю, – ее ладони коснулись его лица – замерзшие без перчаток, они сжали лоб в ледяные тиски – так ему по крайней мере тогда казалось. – Мы больше не увидимся. Я выхожу замуж.
- Нет! - все рухнуло и осыпалось. Сапфир не понимал, как и что он делает – в руке возник кристаллический нож, и он быстрым движением вспорол руку вначале ей – выше локтя, потом себе. Топаз ахнула. Порез получился глубокий, из раны заструилась кровь. Нож разрезал и пальто, и блузу – и ткань намокла, темнея - кровь казалась черной. Сапфир на-крыл ее руку своей – разрез к разрезу – пока она еще не успела оправиться от неожидан-ности.
- Теперь ты всегда будешь со мной, - прошептал принц сквозь слезы. Ему было стыдно.
- Сумасшедший… - выдохнула девушка. – Ты просто чокнутый! – она выдернула свою руку. Принц трясся в рыданиях. В этот момент из динамиков грянула какая-то старая пес-ня, провожая уезжающих в это опасное время. Песня традиционно пафосная и добрая. За-жимая рану, девушка взбежала по ступенькам внутрь. Двери закрылись.
Через минуту поезд тронулся. Сапфир смотрел, как он уезжает – один вагон, второй, тре-тий, двадцатый. Ветер рвал щеки, бросал длинные серьги от ушей в лицо, дождь превра-тился в град, снег на асфальте давно растаял и готовился окуклиться в лед - казалось, да-же слезы Сапфира леденеют в полете. Погода была действительно кошмарная. А еще бы-ла война.

Альтернативка игре. Другие персонажи - то, что моголо бы получится, но цензура не позволила. Писано уже Джедайтом И Кунсайтом (по аське)



Не услышав ответа Джедайта, Кунсайт перевел на него взгляд и увидел, что тот... cпит.
"Котенок, право слово, - бог улыбнулся, подошел к креслу, на котором скорее лежал, чем сидел Джедайт, забрал у друга кружку, дематериализовал её и призвал плед. Укутал юношу. А потом, поддавшись мимолетному порыву, легко поцеловал слегка припухшие во сне губы…
…Голос Кунсайта то приближался, то удалялся, буквы и фразы сворачивались в причудливые узоры и бегали гуськом по стенам - латки ли, показуха - Джедайт уже не знал. Все смешалось в этой комнате. Все смешалось в его голове. «Наверное, чай какой-то наркотический», мелькнула в голове последняя мысль, и он провалился в сон.
Что-то мешало. Холодный воздух щекотал пятки, не давая окончательно погрузиться в уютную темноту с легким янтарным оттенком - камина Кунсайт не гасил. Тут теплая шерсть укрыла его. Тепло пробежалось по телу, лицо будто согрело чьё-то дыхание. "Камин" - мелькнула сонная мысль. А потом что-то мягкое и теплое накрыло его губы. В голове зашумел дождь. Капли падали на лоб, щеки губы… Джедайт ловил их языком и жадно глотал, как умирающий в пустыне. Но напиться не получалось - наоборот, хотелось еще и еще. Внутри все горело…
…Неожиданно Джедайт ответил на поцелуй - да с таким энтузиазмом, что Кунсайт опешил. И испугался.
«Нет.… Нельзя. Если он проснется, я… я не смогу смотреть ему в глаза…» Бог отстранился. Джедайт издал недовольный звук – так обиженно мяукает котенок, когда его сбрасывают с теплых колен. Кунсайт вздрогнул и испуганно посмотрел на него - нет, бог все еще спал. Кажется.
….У дождя был запах трав и привкус фруктов, сладкий и нежный – совсем не раздражающий. Джедайт провел языком по небу, наслаждаясь ощущениями, впитывая их и сохраняя – вкус, тепло, тот изгиб, что стучался сейчас в районе поясницы и требовал осуществиться. Возмущенно зашипел огонь в камине – тени закружили по комнате, по кусочкам откусывая свет, и яркое золото тускнело и краснело, как-то удивительно выписываясь в странный танец, питая его.
….Кунсайт не мог отвести взгляд от Джедайта. Бог тихо причмокнул, словно пробуя что-то - что-то очень вкусное. Кунсайт сглотнул – на языке еще оставалось приятное послевкусие чая и поцелуя. Спустя секунду бог покраснел – кажется, он понял, что же так понравилось спящему Джедайту. Кунсайт не мог отвести глаз от лица посапывающего бога – танец теней не касался лица Джедайта, не создавал уродливых масок и не играл с выражением. Наоборот, игра света и тени в комнате старательно обходила светловолосую голову, и Кунсайт отлично видел полуоткрытые губы – бог дышал тихонько, воздух слегка раздвигал ноздри и с неслышным свистом выходил изо рта. Что-то все мысли возвращаются к одному и тому же…
Кунсайт понял, что ему срочно нужно что-то делать. Жажда действия вскипела внутри, щедрой пеной поднялась к рукам, забурлила в голове и обожгла живот. Вот только что?
Джедайт заворочался, будто кресло стало вдруг жутко неудобным.
-Кресло! – улыбнулся Кунсайт. – Он же ненавидит спать, согнувшись пополам…
Давние воспоминания о том, что еще Джед не любил, тут же возникли перед глазами. Только почему-то… не те. И пресловутая поза «в три погибели» так же промелькнула ярким эпизодом.
Захотелось тут же освежить воспоминания, коснуться бесстыдно белой – как на портретах обнаженных красавиц – кожи, пропустить сквозь пальцы мягкие волосы, почувствовать сильные мышцы под собственными ладонями… Кунсайт закусил губу. До крови. Солоноватый вкус во рту лишь распалил.
Кунсайт коснулся хрупких пальцев – хотелось крепко сжать, перебирая палец за пальцем, ощутить их все – от первой фаланги до аккуратного ноготка. Джедайт пока спал.
Кунсайт наклонился к уху юноши и выдохнул:
- Джед… Джед, иди ко мне.
Джедайт мотнул головой – кожа у него всегда была чувствительная, а щекотки за ухом он безумно боялся – поджимал пальцы на ногах, смущенно смеялся и норовил сбежать. Почти как сейчас.
…- Кунсайто-сан?.. – полувопросительно пробормотал бог. Кажется, время смешалось – уже непонятно, где сейчас, и где – то прошлое, что давно поросло пылью и заложило фундамент прочной дружбе. Джед приоткрыл сонные глаза и потянулся... куда-то, непонятно куда. Порывом – медленным, инстинктивным, больше на памяти и привычке, чем осознанно. Потянулся к теплу – присутствию рядом. Не забытому, но давно отошедшему на окраины сознания. Поддержка. Опора. Кунсайт – друг, соратник, когда-то очень давно – любовник и учитель. Просто тот, кто зовет сейчас таким привычным голосом – с такими родными интонациями.
Всё было совсем как тогда.
…Услышав такое родное, не забытое, но отброшенное на самый краешек сознания, сонное полувопросительное «Кунсайто-сан», Кунсайт вздрогнул. Он помнил - помнил все, что подразумевало это обращение. Бог обнял Джедайта – потому что прозвучало это злосчастное «сан», потому что юноша сам ждал этого, и потому что Кунсайт хотел это сделать, черт побери. Вот так.
…А потом было все – и скомканный плед, полетевший в угол, забытый и невероятно этим довольный, и спрятавшиеся подальше от буйного безобразия, притихшие язычки пламени, опрокинутое кресло и мягкий ковер под кожей. Волосы рассыпались по мягкому ворсу, волосы струились по коже. Поцелуй – розовое пятнышко – бесстыдно, интимно и кружит голову. Касание радугой прогибает спину – всхлип. И многорукое существо на полу смущает своим видом комнату, да что там комнату – мир смущает. Хотя, что миру – он и не такое видел. А тени рисуют забавные пошлые картинки на воде в фонтанчиках – такие пошлые, что золотые рыбки краснеют, а водоросли начинают взволнованно перешептываться – слухи, сплетни, шелест, плеск. Тишина.
Довольно сопят двое – наконец-то сон.

Настало утро.
Солнечный лучик проник в обитель, заискрился в воде, перепрыгнул на пол, поигрался с зеркалами, быстро превратившись в зайчика. Задрав ушки, мягко прошелся по белой коже, скользнул по сплетенным телам. Запутался в волосах, сначала в золотистых, потом белоснежных, в смущении отвернулся и нырнул обратно за занавеску – подальше от этих двоих. Пусть спят – и сны их будут золотые, как этот зайчик.

м-м-м....скоро можно будет книгу издавать, ага?

uteshenie Ага, всем вместе. Соавтроство будет....
Присоединишься?

Ух ты, какая критика снизу!)))))

Alex Cale Можно поднимать бокал - ты отписался на моем дайри! А ведь сколько уже про него знаешь...
Это не критика. Это нам общая рекомендация. И комплимент! Спасибо, что вытащил это все писать))))

Alex Cale Запалииился...
Но шифруешься, ндамс

Shust ^_^ Больше оптимизма.

Вуди Вудпикер Я самая оптимистичная в этой мрачной семейке))) почитай их истории - поймешь %р